Всё известное нам о других, особенно о тех, с кем мы лично не знакомы, по определению анекдотично; единственное существо, о котором ты можешь сообщить хотя бы крупицу правды, это ты сам. Поэтому поминальную статью по кинозвезде, далёкой и холодной, я начну с собственного детского воспоминания-впечатления.

С девятилетнего возраста с жадным любопытством и пытливостью я внимал слухам и анекдотам об отошедшей ныне в мир иной мисс Тейлор; слухам и анекдотам, которыми поделюсь. Так я хоть немного приближусь к ответу на более общий вопрос, сформулированный во второй части заголовка: чем была эта актриса для уроженцев СССР? Ибо наша память о ней переполнена восхищением и восторгом, но не всякий вспомнит их причины; о иных же читатель может не знать вовсе. Тем временем их немало.

Три звезды: Смерть

Когда я впервые увидел Элизабет Тейлор, она согласилась умирать, но — умирать красиво. Дело было в тверском кинотеатре «Звезда», который находился в пятнадцати минутах живописной прогулки вдоль Волги от школы, где я учился. Во втором и третьем классах я занимался во вторую смену, и каждую неделю отец, забирая меня после уроков, вёл на вечерний сеанс, если, конечно, фильм был импортный. Советское кино с его убогим цветовым решением, набившими оскомину мизансценами и моралью муравейника мы не любили.

Я уже знал слово «Голливуд» и видел разницу: у нас трактористы возвращают запутавшихся жён в ячейку семьи и колхоза, там мужчина и женщина, проведя вместе ночь, наутро добровольно теряются в равнодушной толпе, но — друзьями. Там финал не обязательно оптимистичен (речь идёт о кино семидесятых). Там водятся киты-людоеды. Там мурены жрут негров, инопланетяне терпят крушение в дни президентских выборов, а президент оказывается дерьмом. На мой вопрос: «Если они снимают такое о президенте, почему у нас не снимают так о Брежневе?», отец ответил: «А у них — демократия». Слово «Голливуд» означало всё вышеперечисленное.

В тот осенний вечер афишу кинотеатра «Звезда» украшала надпись «„Зеркало треснуло“ — детектив по роману Агаты Кристи. В главной роли — голливудская звезда первой величины Элизабет Тейлор». В то время для меня, девятилетнего, это было как для зрелого мужчины — аромат дорогих духов ожидающей его в гостиной незнакомки.

В темноте зала сорокавосьмилетняя мисс Тейлор играла бывшую кинозвезду, совершавшую рискованную и не оправдавшую себя попытку вернуться в зенит славы. Стремясь восстановить жизненную справедливость, она нечаянно наказывала случайную виновницу той трагедии, что когда-то надорвала её сердце и сломала карьеру. Она совершала убийство настолько наивно-детское, импульсивное, что мисс Марпл, привыкшая к хитроумным и расчётливым преступникам, и орава полицейских долго ломали голову и искали разгадку. До тех пор, пока муж кинозвезды не помог ей бежать от их правосудия в мир иной. Однако до финала звезда успевала прощеголять в чём-то наподобие купальной шапочки, к которой были приколоты фиолетовые и сиреневые поролоновые цветы, прижать к груди юного и длинноволосого, по тогдашней моде, Пирса Броснана и выслушать от давнишней голливудской товарки (Ким Новак) несколько ядовитых комплиментов: «Я рада видеть, что с годами ты не только сохранила свою роскошную фигуру, но и приумножила её», «Выше подбородок! И второй тоже!». Комплиментов, вполне соответствовавших облику мисс Тейлор в 1980 году.

Но её фиалковые глаза затмевали всё. Недосягаемая мечта, что отражалась в знаменитом «застывшем взгляде» преступницы из романов Агаты Кристи, оправдывала и убийство, и истерики. Эти глаза были правы правдой красоты.

Смерть Марины Грегг, героини Тейлор, которой муж перед сном подсыпал в горячий шоколад яду, Кристи описывает лаконично:

— Вы позволите мне взглянуть на неё? — спросила мисс Марпл.

— Да, вы можете её увидеть. Я думаю, вы… вы… её хорошо понимаете.

Они прошли в большую спальню. Джейсон Радд откинул полог кровати. На широком белом ложе лежала Марина Грегг с закрытыми глазами и сложенными на груди руками.

В фильме диалог тот же, но Марины, за пять экранных минут до этого в раздумье опускавшей руку к бокалу с отравой, в спальне не оказывается. Джейсон (Рок Хадсон) бросается к окну, но более прозорливая Марпл (Анджела Лэнсбери) семенит в будуар и манит его рукой. Там, на изящной кушетке, в белоснежном платье (спать она ложилась в ночной рубашке, кажется, лиловой) полулежит, как натурщица эпохи Регентства, Марина, сжимая в ослабевшей ладони белую розу, украшавшую поднос с её вечерним питьём.

В отличие от романа Кристи, Марина не принимает яд в неведении. Прочтя всё в глазах мужа, она соглашается с его решением, но обставляет свою последнюю мизансцену так, как подобает королеве экрана. Это не то чтобы самоубийство, это приятие смерти, чьи домогательства больше нет причин не принимать.

Спустя тридцать два года примет смерть и сама актриса. В «Кедрах Синая» Тейлор и в этот раз предлагали операцию, которая позволила бы ей ещё немного задержаться среди нас, но она подписала отказ.

По правде говоря, после «Зеркала» (1980) она не сыграла ни одной важной кинороли: были только работы в театре и на телевидении. Когда она на самом деле умерла, ей было всего каких-то некриминальных 79 лет. А ведь могло возникнуть ощущение, что она пересидела на этом свете. Немудрено: мисс Тейлор успела стать Историей кино и эту самую историю сделать, начать и закончить, уже давным-давно — тогда, когда это словосочетание только и имело смысл писать с большой буквы.

Она всё успела вовремя. Она стала иконой для миллионов зрителей эпохи кабельного телевидения и интернета, вздыхающих по переполненным широкоформатным кинотеатрам и по тем временам, когда кино владело думами и соединяло сердца людей, хронически назначавших там свидания. Она успела всласть насладиться славой и легендой о самой себе.

В октябрьский день 1982 года я увидел Элизабет Тейлор впервые, и это был её прощальный поклон.

Легенда о Голливуде: Жемчужина

Первый источник информации о Тейлор: непривычно толстый и богато иллюстрированный глянцевый журнал брежневских времён «Отчизна». Пятиполосный материал посвящён воображаемым дебатам с поклонницей зарубежной кинопрессы. Та утверждает, что наши издания по кино пресные. Спор ведётся на примере западных и советских статей об Элизабет Тейлор, её творческих достижениях и их месте в системе буржуазных ценностей. Как это обычно бывает в советской периодике, авторы ненароком подбирают всякое непотребство из личной жизни кинозвезды и тем самым делают доступной крайне интересную информацию.

Я узнаю, что актриса дважды была замужем за актёром Ричардом Бартоном, с которым познакомилась на съёмках «Клеопатры». Это название мне знакомо: фильм часто возобновляют в прокате, но детей до шестнадцати на него пока не пускают.

Он подарил ей бриллиант Круппа в 33 карата, колье с легендарным бриллиантом «Тадж-Махал» и самую крупную в мире жемчужину — «Перегрину», преподнесённую в 1554 году Марии Тюдор, королеве английской. Ничего не понимаю в каратах, но «Лунный камень» читал.

Бартон разыскал и купил портрет Марии с жемчужиной работы современника. Узнав, что в Британской Национальной галерее нет ни одного портрета Марии I, супруги Бартон и Тейлор подарили им свой. Стоп! В фильме, который снимают в «Зеркало треснуло», Марина Грегг играет Марию Тюдор. И там была жемчужина, между пальцами, над бокалом, крупным планом. Значит, она и есть самая крупная в мире?!

Гуд бай, Уилки Коллинз, мистер Мятые Страницы: вчера в кино я видел кое-что покрупней!

Журнал «Отчизна» добивается прямо обратного эффекта: теперь я знаю, что в Голливуде люди живут, как в романах «Библиотеки фантастики и приключений» и всё, о чём Жюль Верн и Конан Дойль только толкуют, эти люди носят на шее или держат на книжной полке, по субботам смахивая пыль. Теперь это знаем все мы.

Пока мы не знаем, что Элизабет Тейлор одна такая: женщина, чистосердечно принявшая мир за собственную косметичку и позволившая мужчинам наполнить её всеми чудесами света.

Осознание, что никто ей не ровня, придёт много лет спустя. Много лет спустя мы узнаем, что на извинения пародистки Джоан Риверс, потешавшейся над её десятью подбородками, Тейлор ответит: «Бросьте, милая: туда, где я живу, такое не долетает».

Камера смотрит в мир: Посол

Между первым и вторым браком с Бартоном, во время развода, продлившегося около полутора лет, Тейлор идёт на коммунистическую авантюру: проводит два зимних и два весенних месяца 1975 года в Ленинграде, на съёмках первого и единственного советско-американского фильма «Синяя птица» по Метерлинку, где исполняет сразу четыре роли.

Я беру в охапку кузину и бегу на детский утренник, где вижу небывалое: как на столе перед Тейлор пляшет Гликерия Богданова-Чеснокова, как Олег Попов крутит перед ней антраша, как ластится к ней Маргарита Терехова. Наконец, как обладательница «Перегрины» трижды целует Вицина. Она играет Свет и несёт его; мало кто знает, что на съёмках у неё начинается дизентерия. Небожительница не может есть то, что едят простые смертные.

Западные издания винят советский общепит, клеймят «Красную дизентерию». Пучеглазого и одутловатого актера Джеймса Коко прямо в гриме собаки — в мохеровом коричневом капюшоне с ушами и круглым вырезом для лица — увозят восвояси: он не смог есть в СССР ничего, кроме хлеба с маслом. На его место выписывают звезду покруче — Роберта Морли. Негритянская дива Сесили Тайсон от негодования наводит на площадку порчу вуду, Кэтрин Хепбёрн и Ширли Маклейн отменяют съёмки, а Джейн Фонда ведёт леворадикальную агитацию среди советских участников. Одна Тейлор держится до конца, водружая на голову между приступами дизентерии бриллиантовый полумесяц со звездой, сноп света.

В фильме она и есть свет: вся — белый атлас, бриллианты, жемчуга. В расшитом жемчугом белом платье я застаю её и на фотографии из потрёпанного, хрущёвских времен сборника «Актёры кино». Рядом с ней в таком же платье — Джина Лоллобриджида. С ними — тогдашний советский министр культуры Е. Фурцева. Подпись: Московский международный кинофестиваль, 1961 год.

Тейлор клялись, что её платье существует в единственном экземпляре, но выкройку, причём не в первый раз, выкрала Лоллобриджида. Так, во всяком случае, рассказывал мне французский визажист, работавший с Тейлор.

Но она подарила фестивалю и вторую сенсацию.

В аэропорту Шереметьево её багаж случайно раскрылся, и ветер разнес по лётному полю нижнее бельё. Фотокоры всего мира впервые в истории смогли запечатлеть для Америки святая святых: исподнее Тейлор.

Только благодаря Тейлор ММКФ стал на время желанным местом встреч цвета мирового кино и журналистики. Чтобы оказаться в эпицентре внимания, в Москву вслед за Тейлор устремились Тони Кёртис и Дирк Богард с новыми причёсками, Ким Новак и Софи Лорен — с новыми туалетами, Феллини и Шлезингер — с новыми фильмами.

В 1967-м Тейлор отменила свой визит на фестиваль, осерчав на то, что русские поддержали арабов во время войны на Синайском полуострове, и фестиваль как мировой смотр звёзд резко пошёл на спад.

Но не будем о грустном. Тейлор прорубила для нас окно в западное кино. Она же положила конец десятилетию скудных послевоенных лет, когда всякие торговые связи с Голливудом были прекращены, и открыла для нас американское кино. В первые дни 1960 года советские издания облетит новость о выходе на наши экраны двенадцати закупленных «Совэкспортфильмом» американских кинолент. Это было начало систематического ознакомления советского зрителя с голливудским кино: «12 разгневанных мужчин», «Старик и море», «Всё о Еве», «Римские каникулы» и «Седьмое путешествие Синдбада».

Но открывала парад 3 мая 1960 именно Элизабет Тейлор: в «Рапсодии», стартовавшей в тот послепраздничный весенний день по всему Союзу, её героиня сбегала со светского обеда в доме своего отца, от Матисса и Кэтрин Хепбёрн, чтобы тайком увезти бедного, но красивого скрипача (Витторио Гассман) в альпийское шато. На рассвете, облачившись в зелёную шапку-буратино, она раздвигала шторы в синюю даль, подносила к его постели два бокала с оранжево-золотистым напитком и объявляла: «Шампанское с апельсиновым соком: что может быть лучше в дивное солнечное утро».

Такой мы впервые узнали не только её, но и американское кино. Да, и в отличие от «Дело было в Пенькове» оно, как вы догадались, было цветным.

«Шире круг!»: Гуманитарная помощь

На более ранней фотографии, датированной 1957 годом, Тейлор сидит в компании клоуна Карандаша, дедушки Дурова и ещё одного, незнакомого мужчины.

Это её тогдашний муж Майкл Тодд, предприниматель и энтузиаст, который в середине пятидесятых при помощи ведущих специалистов и немалых средств изобрел и воплотил в жизнь съёмочно-кинопроекционную систему «Тодд АО», иными словами — широкоформатное кино.

То есть: вогнутый экран во всю четвёртую стену гигантского кинозала, от пола до потолка и от стены до стены, создающий эффект присутствия, и 70-миллиметровая плёнка, позволяющая при проекции на такой экран даже мельчайшим деталям фона на сверхобщих планах оставаться чёткими и цветными.

Первыми его фильмами в новом формате стали мюзикл «Оклахома!» и экранизация романа Жюля Верна «Вокруг света за 80 дней». Третий он подарил молодой жене. В «Округе Рейнтри» Тейлор не только распахнула свои двойные ресницы во всю ширь широкоформатного экрана (результат мутации, которая повинна в её бесконечных болезнях), но и сыграла переломную роль в своей карьере — первую гениальную истеричку, реакционерку, женщину, вечно чувствующую себя обделённой в любви и настаивающую на своей правоте; всё больше погружающуюся в безумие саморазрушения приму с её некрасиво кривящимся, перед тем как заплакать, ртом, что станет признаком шика для следующего поколения актрис всего мира, от Сары Майлс до Ракхи Гульзар.

В тот первый для Тейлор визит в СССР супруги привезли на советскую студию проектор: продемонстрировать новые возможности кинематографа нашему киноруководству. С надеждой на взаимовыгодное сотрудничество. Руководство сказало, что надо подумать.

Супруги уехали, оставив новую технику для изучения. Годом позже Тодд разбился на собственном самолёте «Счастливая Лиз», оставив жене все свои миллионы. Про контракт с русскими забыли. Когда же в 1961 году Тейлор приехала в СССР повторно, в Москве уже вовсю демонстрировался первый советский широкоформатный фильм «Повесть пламенных лет», а Бондарчук приступал к съёмкам четырёх серий широкоформатной «Войны и мира», которые принесут нам наш первый «Оскар».

Чертежи, сделанные с бесплатно позаимствованной аппаратуры, будут использованы для создания той самой техники, которая впоследствии позволит мне и десяткам тысяч моих соотечественников увидеть в широком формате легендарные тоддовские «Вокруг света за 80 дней», права на которые «Совэкспортфильм» выманит у Тейлор практически задарма в ходе съёмок «Синей птицы». Увижу я и саму Тейлор в роли Клеопатры. В финале этой величайшей из костюмных мелодрам египетская царица, выполнявшая заветы отцов, долг перед народом, желания любимого мужчины, искренне боявшаяся только самой себя, опускает руку в корзину с ядовитыми змеями и произносит фразу: «До сих пор я проживала чужой сон. И только теперь начинается мой собственный».

Возможно, именно это могла сказать Элизабет Тейлор после смерти Тодда, когда ей отошло его гигантское состояние.

Её собственный сон: Мама

Когда в 1967 году Франко Дзеффирелли пригласил Тейлор и Ричарда Бартона играть Катарину и Петруччио в экранизации шекспировского «Укрощения строптивой» (этот фильм, как и «Комедианты», был увеличен для широкоформатной проекции; обе ленты шли на рубеже шестидесятых-семидесятых годов в советском прокате), Тейлор полушутя обратилась к корифею театра «Олд Вик» Джону Гилгуду: «Вы должны поднатаскать меня, как правильно играть Шекспира». Тот ответил: «Но только в обмен на то, что вы поднатаскаете меня, как правильно играть Теннесси Уильямса».

Сразу после смерти Тодда Тейлор играет в «Кошке на раскалённой крыше», первой из четырёх экранизаций Уильямса, в которых она изобразит нескольких темпераментных особ, не желающих почти до самого финала, до титра «Конец», признавать свой крах. Из контрактницы MGM она превращается в вольного художника. Однако упоение творческой свободой в ролях элитной девушки по вызову в «Баттерфилд, 8» и обрюзгшей алкоголички в фильме по пьесе Эдварда Олби «Кто боится Вирджинии Вулф?», оценённых двумя «Оскарами», продлится не вечность. К концу шестидесятых выйдет целая череда коммерчески провальных, ошиканных прессой фильмов — роскошных, но напоминающих опустевшие и выставленные на продажу богато меблированные особняки, которые никто не в состоянии себе позволить.

Она играет Дилана Томаса, Томаса Манна, Грэма Грина, того же Уильямса, демонстрируя собственные украшения и наряды от Валентино (который благодаря ей и был особенно популярен в среде наших тогдашних модниц вроде Татьяны Веденеевой) или придуманные Лагерфельдом аксессуары — вроде декоративной ромашки в том месте на лбу, где индианки носят бинди («Бум!», реж. Джозеф Лоузи, 1968).

Именно в это время создаются те шедевры, под которыми расписались великие режиссёры, но над всеми ними стоит еще более жирная верификационная подпись творческого волеизъявления: Элизабет Тейлор.

В «Кулике» (реж. Винсенте Миннелли, 1965) она играет художницу, живущую в скалах и не желающую отдавать двенадцатилетнего сына в школу, чтобы ему не испортили голову и душу тенденциозным набором знаний. В «Кто боится Вирджинии Вулф?» (реж. Майк Николс, 1966) её алкоголичка до слёз и хрипоты спорит с мужем-профессором (Ричард Бартон) о будущем их сына. На самом деле ребёнка нет и не будет, это патологическая игра цепляющейся за иллюзию продолжения жизни и родительской опеки стареющей пары. В «Тайной церемонии» (реж. Джозеф Лоузи, 1968) героиня Тейлор (возможно, это её лучшая роль) — вышедшая в тираж лондонская проститутка, чья дочь утонула в десять лет, соглашается изображать мать для сумасшедшей сиротки-миллионерши (Миа Фэрроу). Та в свою очередь принимает её за свою покойную мать, в чью смерть отказывается верить. В «Синей птице» (реж. Джордж Кьюкор, 1976) одна из воплощенных ею ролей — это абстрактное Материнство.

Когда в 1985-ом тот самый Рок Хадсон, который играл её мужа в фильме «Зеркало треснуло», одним из первых голливудских звёзд умирает от новой и непонятной болезни СПИД, она организовывает первый фонд по изучению этого заболевания и борьбе с ним. Нынешние антиретровирусные препараты и сотни тысяч жизней, которые в противном случае оборвались бы давным-давно, — её заслуга.

Она готова побыть матерью и мамой для всех, кто ищет утешения и не находит его на земле. Мамой, немного похожей на Снежную королеву, в чьих чертогах можно играть бриллиантом Круппа и жемчужиной «Перегрина», запуская 70-миллиметровую плёнку в проектор и листая детективы Кристи, пьесы Уильямса и сказки Метерлинка.

Вот, пожалуй, и всё. О том, как Тейлор страдала и стоически сносила душевные травмы, с удовольствием рассказал бы в ближайшей же телепередаче Виталий Вульф — но он, вот досада, тоже умер. О жизненных перипетиях Тейлор вы можете узнать с большей или меньшей степенью достоверности из бесчисленных биографий, изданных, в том числе, и на русском языке. Я лишь попытался напомнить одним и рассказать другим о той Тейлор, какую, если не довелось узнать раньше, узнать уже не суждено. Той, что позволила поколениям советских детей повзрослеть, вырасти, состариться. А кому-то и умереть — со знанием убаюкивающей тайны фиалковых глаз, распахивавшихся под двойными ресницами во всю ширь гигантского экрана с 70-миллиметровой плёнки, привезённой в страну общепита с Небес, что за Берлинской стеной.